Советских военнослужащих.

История

Строительство лагеря началось после нападения Германии на СССР . Располагался он в Сёдерманланде к югу от Стренгнеса . Первоначально лагерь находился в ведении Управления социального обеспечения, однако в июле 1941 года он был передан Секции интернированных лиц (Interneringsdetaljen ), которая являлась структурным подразделением Отдела противовоздушной обороны Главного штаба обороны Швеции.

Лагерь был обнесён колючей проволокой, по углам стояли прожектора. Он состоял из простых бараков, в которых зимой было столь холодно, что приходилось постоянно следить за огнём. С появлением в нём интернированных его первое время охраняли солдаты шведской армии, но затем их сменили резервисты, которые гораздо строже относились к своим обязанностям. Комендантом лагеря был ротмистр Карл Аксель Эберхард Русенблад (1886-1953).

22 сентября 1941 года в лагере появились первые 60 советских моряков, которые в двадцатых числах сентября на двух торпедных катерах добрались до территориальных вод Швеции из Прибалтики. На эсминце «Ремус» их доставили в Нюнесхамн , а затем в лагерь под Бюринге. Несколько дней спустя в лагерь прибыло ещё сто советских военнослужащих, попавших в Швецию из Эстонии . На 31 декабря 1941 года в лагере находилось 164 интернированных: 21 офицер, 8 комиссаров и политруков , 5 интендантов, 19 военинженеров, 4 воентехника, 2 военфельдшера, 44 младших командира, 1 заместитель политрука («politruk (sergeants tjänsteställning)» ), 51 матрос и 9 человек гражданских специальностей. Из офицеров 5 человек относились к сухопутным частям (среди них был 1 подполковник и 2 майора).

Любопытно описание русских шведским военным чиновником:

«Русские кажутся людьми добросердечными и всегда готовыми прийти на помощь. Они словно большие дети и обладают всеми добрыми качествами таковых, но могут быть и по-детски жестоки, чему имеется немало свидетельств. Есть в них какая-то восточная хитрость и лукавство. Общий образовательный уровень русских интернированных довольно высок. Неграмотных нет. Удивительно, что многие из них интересуются классической литературой и обладают глубокими познаниями в истории литературы русской. […] Как правило, они не владеют иностранными языками, что объясняется тем, что они были изолированы от остальной Европы. Однако многие стараются исправить этот недостаток и изучают в лагере шведский, немецкий и даже английский языки» .

Чтобы занять интернированных, их допускали до работ в области лесозаготовок и дорожного строительства, за что им полагалась плата в 1 крону в день (шведы занятые на тех же работах, получали 3 кроны) .

Интернированные имели различные взгляды на некоторые политические вопросы, что пораждало среди них конфликты. В связи с этим шведские власти разделили лагерь на секции «A» и «B», протянув между ними колючую проволоку.

В 1943 году интернированные, недовольные условиями содержания в лагере, объявили голодовку, после чего шведы несколько ослабили охрану и разрешили им достаточно свободно передвигаться в трёхкилометровой зоне вокруг лагеря. При этом на форму им была нашита звезда, которая должна была указывать местному населению, что они из лагеря. В лагере была также организована танцплощадка и создан оркестр. Интернированные могли даже устраивать танцы с местными девушками.

В 1944 году, когда поражение Германии становилось всё более очевидным, Швеция по требованию СССР тайно репатриировала интернированных советских граждан. 1 октября обитателей лагеря в Бюринге построили в шеренгу перед шведскими и советскими военными и объявили о том, что если кто-то желает остаться в Швеции, должен сделать шаг вперёд. Таковых оказалось 34 человека . Остальные в этом же месяце были несколькими партиями отправлены в СССР.

22 сентября 2012 года в Бюринге был установлен камень, посвящённый памяти содержавшихся в лагере советских военнослужащих.

См. также

Напишите отзыв о статье "Лагерь для интернированных лиц № III"

Ссылки

Примечания

Отрывок, характеризующий Лагерь для интернированных лиц № III

Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…

Китайские власти впервые признали существование центров «подготовки и проживания».

По словам главы этого региона, лагеря для представителей мусульманского меньшинства предоставляют «интенсивную подготовку и проживание» для тех, кто, по мнению властей, находится под влиянием экстремистских идей, а также для тех, кто подозревается в совершении незначительных правонарушений.

Высокопоставленный чиновник расположенной на самом западе Китая провинции Синьцзян впервые в деталях рассказал о расширяющейся сети лагерей для интернированных, и это следует воспринимать как очередной шаг Пекина в защиту проводимых в стране массовых задержаний представителей мусульманских меньшинств на фоне усиливающегося глобального возмущения.

В редком для себя интервью государственному новостному агентству «Синьхуа», которое было опубликовано во вторник, губернатор провинции Синьцзян Шохрат Закир (Shohrat Zakir) назвал эти лагеря «институтами профессиональной ориентации и подготовки», которые концентрируются на «изучении общего языка в стране, законодательства, а также на развитии профессиональных навыков вместе с направленным против экстремизма образованием».

Эти центры предназначены для «людей, находящихся под влиянием терроризма и экстремизма», для тех, кто подозревается в совершении мелких правонарушений и не заслуживает судебного наказания, отметил Закир, не сказав при этом ни о количестве интернированных людей, ни о том, как долго они находятся в лагерях.

Однако, по его словам, неизвестное число «проходящих обучение людей» близко подошли к стандартам, позволяющим завершить подготовку, или уже соответствуют необходимому уровню. Как ожидается, они могут завершить «свое образование» к концу года, и это означает, что вскоре их можно будет отпустить на свободу, отметил он.

Закир — первый высокопоставленный чиновник провинции Синьцзян, который публично высказался по поводу критикуемых лагерей. На Китай оказывается все больше давления по поводу массовых задержаний и последующего принудительного политического образования. Жертвами этой кампании стали около миллиона этнических уйгуров, а также представители других мусульманских общин региона.

Интервью главы провинции Синьцзян появилось после того, как его руководство на прошлой неделе попыталось задним числом узаконить существование подобных лагерей, для чего было пересмотрено региональное законодательство, а местное правительство получило право открывать подобные лагеря, чтобы иметь возможность «образовывать и трансформировать» людей, находящихся под воздействием экстремизма.

По мнению Майи Ван (Maya Wang), старшего научного сотрудника организации «Хьюман райтс вотч» (Human Rights Watch), «неуклюжие оправдания» Пекина явно стали ответом на осуждение этой практики со стороны международного сообщества, однако они не ослабят критику.

Контекст

20 дней в лагере перевоспитания для уйгуров

South China Morning Post: Почему Китай сохраняет жесткий контроль над Синьцзяном

Уйгуров заставляют сдавать паспорта

Sohu: Кто быстрее исламизируется - Россия или Европа?

«Эти лагеря продолжают оставаться совершенно незаконными и несправедливыми с точки зрения как китайского, так и международного права; а страдания и лишения, с которыми сталкиваются в них около миллиона человек, нельзя отодвигать в сторону с помощью пропаганды», — сказала она.

В своем интервью Закир ничего не сказал о задержаниях, однако, по его словам, эти заведения предоставляют «концентрированную подготовку» и «обучение с проживанием и питанием», а контроль за входом осуществляется охранниками.

По мнению Закира, «проходящие подготовку люди» изучают официальный китайский язык, чтобы иметь возможность углубить свои знания в современных науках, китайской истории и культуре. Также требуется изучение законодательства, что должно повысить их «национальную и гражданскую сознательность».

Профессиональная подготовка, как говорят, включает в себя курсы по получению навыков для последующей работы на заводах и других предприятиях. Речь идет о производстве одежды, переработке пищевых продуктов, сборке электронных устройств, типографском деле, работе в парикмахерских, а также в области электронной торговли. Судя по всему, участвующие в этом проекте компании оплачивают произведенные «учениками» товары.

Хотя Закир рассказал об изучении языка и профессиональной подготовке, он уклонился от объяснения, что представляет собой «направленные против экстремизма занятия», проводимые в таких лагерях.

Однако бывшие интернированные сообщили представителям международных средств массовой информации, что их принуждали к осуждению своей веры, а также заставляли присягать на верность правящей Коммунистической партии.

Омир Бекали (Omir Bekali), родившийся в Китае гражданин Казахстана, отправленный в такой лагерь, а позже отпущенный, ранее в этом году сообщил агентству «Ассошиэйтед пресс» (Associated Press) о том, что задержанные подвергаются там политической индоктринации, они вынуждены слушать лекции об опасности ислама, и им приказывают перед принятием пищи скандировать лозунги: «Спасибо партии! Спасибо родине!»

Семьи задержанных рассказали, что не имели возможности контактировать со своими близкими, «исчезнувшими и оказавшимися затем в таких лагерях».

Однако в интервью агентству «Синьхуа» Закир нарисовал розовую картину жизни внутри лагерей для интернированных: многочисленные возможности для занятий спортом, читальные комнаты, компьютерные классы, залы для просмотра кинофильмов, а также помещения, где «часто организуются» конкурсы чтецов, танцоров и певцов.

«Многие ученики сказали, что они раньше находились под воздействием экстремистских мыслей и прежде никогда не принимали участия в культурных и спортивных мероприятиях. Однако теперь они поняли, какой красочной может быть жизнь», — отметил он.

Это интервью — наиболее детальное описание лагерей для интернированных, существование которых ранее отрицалось, от представителей китайского правительства. Давление со стороны западных правительств и международных организаций возрастает, и поэтому Пекин перешел от отрицания к активной пропаганде, направленной на оправдание существующей программы. Китайские официальные лица называют это «законным» и необходимым подходом, цель его состоит в том, чтобы не дать людям стать «жертвами терроризма и экстремизма».

Однако правозащитники и эксперты в области права считают, что подобные лагеря не имеют сегодня в Китае законного основания, несмотря на все попытки правительства их легитимизировать.

«Власти провинции Синьцзян, похоже, ощутили давление, и это показывает, что международное осуждение работает», — сказала Ван из «Хьюман райтс вотч». — Сегодня нужно, чтобы иностранные правительства и международные организации предприняли более интенсивные усилия и перешли к более значимым действиям».

Конгресс США выступает за введение санкций в отношении китайских чиновников, которые участвуют в организации лагерей для интернированных, включая Чэнь Цюаньго (Chen Quanguo), партийного босса этой провинции.

Европейский парламент в этом месяце призвал страны-члены Евросоюза поднять вопрос о массовом интернировании людей в ходе многосторонних переговоров с Китаем, тогда как новый глава ООН по правам человека Мишель Бачелет (Michelle Bachelet) в прошлом месяце призвала дать наблюдателям доступ в этот регион.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

+ 25 фотокарточек....>>>

лагер для интернированных граждан США японского происхождения Манзанар. Калифорния, США, 1943 год.
Автор: Ансель Адамс (Ansel Adams).

Вещи интернированных граждан США японского происхождения на въезде в калифорнийский лагерь Салинас, апрель 1942 года.

Ремонт линии электропередач калифорнийского лагеря Манзанар для интернированных граждан США японского происхождения. Калифорния, США, 1943 год.

Американки японского происхождения работают на швейном производстве лагеря для интернированных Манзанар. Калифорния, США, 1943 год.

Вид на лагерь Манзанар для интернированных граждан США японского происхождения. Ньюэлл, Калифорния, США, 1943 год.

Американка японского происхождения Сумико Шиджемацу (Sumiko Shigematsu) за работой на текстильном производстве в лагере для интернированных Манзанар в Калифорнии. 1943 год.

Панорама калифорнийского лагеря Санта Анита для интернированных граждан США японского происхождения. Аркадия, Калифорния, США, апрель 1942 года.

анорама производства маскировочных сетей в калифорнийском лагере для интернированных граждан США японского происхождения Санта Анита. Калифорния, США, 1942 год.

Молодые американки японского происхождения в лагере для интернированных Тьюл Лэйк (Tule Lake) в Калифорнии.

Вид на столовую для интернированных граждан США японского происхождения лагеря Пайндэйл (Pinedale). Калифорния, США, 1942 год.

Граждане США японского происхождения работают в поле лагеря для интернированных Тьюл Лэйк (Tule lake). Калифорния, США.

Гражданки США японского происхождения стоят возле барака лагеря для интернированных Тьюл Лэйк (Tule lake). Ньюэлл, Калифорния, США

Граждане США японского происхождения сидят у входа в барак «Уалдорф Астория» (The Waldorf Astoria) в лагере интернированных Паяллуп (Puyallup) в штате Вашингтон. 1942 год.

Название барака является ироничным, поскольку «Уалдорф Астория» - название фешенебельного американского отеля.

Панорама лагеря Тьюл Лэйк (Tule Lake) для интернированных граждан США японского происхождения. Лагерь располагался в районе города Ньюэлл в северной Калифорнии. 1942 - 1943 годы.

Под территорию лагеря было выделено 7,400 акров земли (около 3 кв.км), примерно половину из которых занимали поля. Тьюл Лэйк состоял из 570 бараков, предназначенных для жилья и более 400 бараков общего назначения.
Строительство начато 16 февраля 1942 года; 26 мая 1942 года открыт для приема интернированных, количество которых достигало 18700 человек. Отдельно в этом же лагере содержались немецкие (до 800 человек) и итальянские военнопленные (до 200 человек).
Закрыт 28 февраля 1946 года.

Охранник лагеря для интернированных граждан США японского происхождения Санта Анита обыскивает чемодан прибывшей женщины, которая стоит рядом. Аркадия, Калифорния, США, апрель 1942 года.

Группа граждан США японского происхождения ожидают отправки в другой лагерь для интернированных из лагеря Пайндэйл (Pinedale) в Калифорнии. 1942 год.

Японские женщины стирают белье в лагере для интернированных в Пайндэйле (Pinedale) в Калифорнии. 1942 год.

Охранник лагеря для интернированных японцев «Санта Анита» (Аркадия, штат Калифорния) досматривает чемодан японской семьи, которая стоит на заднем плане, апрель 1942 года.

Слева, облокотившись на стол, стоит американский полицейский.

Строительство бараков лагеря для интернированных японцев в местечке Паркер в штате Аризона, в районе индейской резервации на реке Колорадо, апрель 1942 года.

Вид на бараки лагеря для интернированных японцев в Паяллупе (Puyallup) в штате Вашингтон. 1942 год.

Панорама строительства лагеря для интернированных японцев в Паяллупе (Puyallup) в штате Вашингтон весной 1942 года.

Лагерь для интернированных

Меня занимал вопрос, не из-за того ли англичане интернировали меня, что в моем немецком паспорте на фотографии стояла печать в виде свастики и не было большой красной буквы J, что значит «еврей», как в паспортах немецких евреев, выданных им уже после того, как я уехал из Германии.

Я непоколебимо верил в британскую справедливость и был уверен, что когда они разберутся, кто я такой на самом деле, то правительство его величества тут же освободит меня, чтобы вместе воевать с общим врагом - с нацистами. Я написал его величеству королю и премьер-министру Черчиллю, что они совершили серьезную ошибку, интернировав меня - еврея, которому не терпится сразиться с немцами. Я одобрял их за то, что они поместили в заключение тех, кто мог помочь немцам. Но почему меня? Я же заклятый враг нацистов. Не знаю, дошли ли мои письма и прочитал ли их кто-нибудь; ответа я так и не получил.

Сначала мы остановились в импровизированном лагере в Мейдстоне, недалеко от нашей школы. В то первое воскресное утро нас накормили плотным английским завтраком из яичницы с беконом по-военному в жестяном котелке. Нас держали в сарае и выдали нам мешки и солому, чтобы набить тюфяки, солдатские матрасы. Огромный краснолицый майор средних лет из территориальной армии, это что-то вроде британской национальной гвардии, казалось, так же ничего не понимает, как и мы, когда я спросил его по-английски, когда меня отпустят. Он понятия не имел, кто мы такие. Он был настоящий бегемот, и я надеялся, что мне не придется полагаться на него, если надо будет защищаться от немцев.

Мы чистили отхожее место, выполняли работы в кухне и столовой и выходили на утреннюю перекличку. Чтобы отозваться на достойный парада рев главного сержанта - кокни, мы становились в ряд, который мог сойти за шеренгу. Несколько интернированных постарше было с брюшком, еще несколько хромали или сутулились; были и другие такие же нетерпеливые парни, как я. Коверкая все имена своим выговором, сержант вскоре бросил попытки заставить нас, проклятых штатских, стоять с армейской выправкой. Переклички постоянно прерывались, когда опоздавшие нарушали строй, торопясь засвидетельствовать свое присутствие намного позже после того, как сержант назвал их имена. Они умудрялись опаздывать, даже когда ничем не занимались.

Мейдстон, расположенный в зоне возможного вторжения, не годился для того, чтобы держать там лиц, подозреваемых в сочувствии немцам. Через неделю нас посадили на поезд, который с перерывами шел всю ночь. Сквозь щель в закрашенных окнах я различил сигнальную башню Рединга по дороге на запад. На следующее утро мы высадились в Ливерпуле, и потом на грузовиках нас повезли в Хайтон, в пригород, где недостроенное общественное здание превратили в лагерь для тысяч интернированных, собранных со всех Британских островов.

Благодаря беглому английскому и юношескому апломбу меня назначили в офицерскую столовую, где обедали командиры охранявших нас войск. Я прислуживал за столами, мыл посуду, подметал пол, ел сколько влезет и получал сколько угодно сигарет и вдобавок пару глотков пива и виски. Между работой мы, дневальные, с удовольствием играли в бридж, дротики и шахматы. Мы стали Очень Важными Персонами, потому что приносили сигареты, шоколадки и вчерашние газеты товарищам по лагерю.

Когда блицкриг ударил по Англии, до меня доносился далекий грохот бомб, падавших на Ливерпуль. Но все-таки вторжение не состоялось. По всей видимости, немцы хотели одержать победу в воздухе, прежде чем их транспорты бросят вызов британскому флоту.

Среди заключенных в Хайтоне были профессора университетов, международные финансисты, писатели и актеры. Многие из них читали импровизированные лекции по истории, финансам и искусству. Колючая проволока создала общество равных, там я внимал и задавал вопросы светилам, которые в обычной жизни даже не пустили бы меня к себе на порог.

В то время как шла Битва за Британию, власти приняли решение, что слишком опасно держать на их маленьком острове интернированных лиц и немецких военнопленных (захваченных в Норвегии, Франции и даже Дюнкерке). У пленных нацистских солдат выбора не было, но нам, интернированным гражданским лицам, разрешили добровольно отправиться в Канаду. Я вызвался ехать, потому что это значило убраться подальше от нацистов. Я еще надеялся, что смогу сбежать из Канады в США к родителям, которые поселились в районе Балтимора. Чтобы приготовиться к побегу, я слушал американское коротковолновое радио в офицерской столовой и начал практиковаться в американском акценте. Когда тебе шестнадцать, все кажется возможным.

Первая группа интернированных, которые согласились на депортацию в Канаду, покинула Хайтон. День спустя злополучный лайнер «Андорра Стар», превращенный в тюремный корабль, на котором они плыли, торпедировали. Многие интернированные из немецких евреев утонули, спасенные вернулись обратно, рассказывая жуткие истории о произошедшем. Мой энтузиазм насчет путешествия в Канаду улетучился, но было уже слишком поздно, мое имя значилось в списке. Скоро нас вместе с уцелевшими с «Андорра Стар» повезли в ливерпульские доки, где нас погнали по трапу дожидавшегося войскового транспорта «Дюнера». Мои немногочисленные пожитки - учебники, блокнот, драгоценный «паркер», туалетные принадлежности и скудная одежка, даже ботинки - у меня отняли. Мне не оставили ничего, кроме надетой на меня одежды. Потом солдаты со штыками на винтовках загнали нас в люк, расположенный гораздо ниже ватерлинии. Все это случилось так быстро, что, только когда я уселся на голый пол, я почувствовал оторопь, которая скоро сменилась страхом на грани паники. Что нас ждет? Почему к нам так относятся? Что делать и как спастись с корабля, если его торпедируют?

Через много лет, прочитав отчет по запросу британского парламента, я понял, что произошло. Некоторые наши охранники были солдатами с фронта, которых недавно эвакуировали из Дюнкерка, а другие уголовниками, которых амнистировали, чтобы зачислить в армию. Среди заключенных, согнанных на «Дюнеру», были захваченные в Норвегии и Дюнкерке нацистские солдаты. Командир поощрял жестокое обращение с пленными. Потом он получил выговор от парламента.

Конечно, мы ничего этого не знали, когда нас согнали в трюм ниже ватерлинии. Там было пусто, не считая длинных скамей со столами и гамаков для сна, подвешенных к потолку. Шестнадцать дырок в полу, под которыми плескалась морская вода в открытом желобе, были «гальюном», то есть туалетом для нашего контингента из 980 интернированных лиц. Фекалии часто переливались через край неглубокого желоба и потом перекатывались взад-вперед по дощатому полу. Очереди в отхожее место стояли бесконечные, и у некоторых случались неожиданности.

Вскоре после отплытия из Ливерпуля волны Ирландского моря стали бросать корабль вверх-вниз, и у большинства моих товарищей началась морская болезнь. Симптомы варьировались от полной апатии к происходящему вокруг до непрерывной рвоты, после которой наступал ступор. Из-за качки отходы переливались в жилую часть, и их вонь смешивалась с вонью рвоты, пота и немытых тел и запахом жареного бекона и яиц. Единственной приличной вещью на «Дюнере» была еда, наверное, обычный рацион британских солдат. Поскольку у меня была невосприимчивость к морской болезни и не было никаких занятий, я ел сколько влезет.

На третий вечер в открытом море, в штормовом Бискайском заливе, мы услышали громкий лязг и глухой удар, после которого раздался громкий взрыв, сотрясший корабль. Все освещение погасло. Казалось, прошла вечность, пока оно снова зажглось. Позже мы узнали, что немецкая подлодка выпустила в нас две торпеды. Одна не разорвалась, а вторая резанула по корме и потом взорвалась вдали от корабля. Я так и не узнал, почему погас свет. Через много лет я услышал, что немецкое радио, не зная, что на борту были военнопленные нацисты и немецкие евреи, объявило о затоплении британского военного транспорта «Дюнера».

У нас в глубоком трюме не было спасательных жилетов. Учения по оставлению корабля ни разу не проводились, а все проходы на верхних палубах были загорожены колючей проволокой. В отхожем месте был один иллюминатор чуть выше ватерлинии, через который я надеялся протиснуться в случае чего.

Все как будто было против меня. После того как я сбежал от нацистов, мои бывшие спасители заключили меня в тюрьму в этом плавучем гробу, и меня ждет неминуемая смерть, если по нас снова выпустят торпеду. У меня не было спасательного жилета, чтобы удержаться на воде, даже если я сумел бы выбраться. По первости, из-за того что мне нечем было заняться ни днем, ни особенно ночью, я боялся всего, что могло случиться. Я боялся утонуть, словно крыса, или быть растоптанным бегущей толпой, если корабль начнет тонуть или перевернется. Я никак не мог придумать надежного способа спастись. Я боялся того, что может случиться, боялся неизвестности. Я воображал бесконечные бедствия и не мог представить себе способа спастись, если они все-таки случатся. Но, как ни парадоксально, через несколько дней, измученный страхом и тревогой, я вдруг испытал невероятное чувство, что я обязательно останусь жив, чтобы совершить что-то важное.

Меня никогда не учили и не готовили противостоять опасности, и я спрашивал себя, не было ли это новое ощущение спокойствия защитным отрицанием опасной действительности или, быть может, скрытым природным ресурсом, который позволяет справиться со смертельной опасностью. Я боялся многого, что так и не произошло, но все-таки я неплохо выходил из положения, когда что-то все-таки случалось. По мере того как уходили мои страхи, чудесным образом росла моя уверенность.

Многие из моих товарищей по несчастью все время спали. Колючая проволока и общая беда устранили все различия в возрасте и общественном положении.

Я научился различать стонущие звуки двигателя при бесконечных поворотах корабля, который шел зигзагами, чтобы сбить с толку подводные лодки. Через несколько дней я стал насчитывать все больше и больше секунд между этими стонами и догадался, что мы идем по более прямому курсу. Я решил, что Канада не больше чем в десяти днях пути и что король и государство наверняка поймут, какую ужасную ошибку они совершили в моем случае. Но скоро я понял, что сделал не совсем верные выводы. Сравнивая время на корабле, которое отсчитывали удары рынды, и время восхода и заката, которые я видел в тот иллюминатор в отхожем месте, я догадался, что мы идем на юг, а не на восток. Куда же мы направляемся?

С моими скромными познаниями в сферической геометрии (основах навигации), приобретенными под руководством нашего замечательного учителя Бенсона Херберта, взяв взаймы карандаш, я нацарапал формулу на обрывке туалетной бумаги. Я пришел к выводу, что мы идем в Южную Африку. Поскольку воздух стал теплее, а море спокойнее, мои товарищи по заключению стали считать меня оракулом. При помощи наручных часов, украдкой припрятанных одним из моих товарищей, карандаша и бумаги я рассчитал, а потом объявил всем, что скоро мы пересечем экватор. И конечно, через день мы вошли во Фритаун на западном берегу Африки. Ходили слухи - да, даже в самом нижнем трюме тюремного транспорта ходили слухи, - что мы берем воду, топливо и еду, чтобы идти в Австралию вокруг мыса Доброй Надежды.

Мой план сбежать из Канады в США, очевидно, сорвался.

Когда мы вышли из вод, где кишели подводные лодки, дважды в неделю заключенных выводили на палубу, чтобы дать им десять минут подышать свежим воздухом. Нам приходилось босиком бегать по палубе под охраной солдат с пулеметами наготове. Иногда они развлекались тем, что кидали нам под ноги битые пивные бутылки. Стараясь не порезаться, мы приобрели орлиную зоркость и скорость реакции. Как-то один интернированный прыгнул за борт. Никто и не пытался его спасти.

Дни и ночи на «Дюнере» однообразно шли друг за другом. Одни мои товарищи из тех, что помоложе, вновь переживали свои сексуальные опыты до заключения, рассказывая нам о них, пока мы не узнавали все тайные привычки их подружек, а остальные просто тупо пялились перед собой. Один высокий бородатый человек то и дело снимал свой пояс с деньгами, который ему удалось незамеченным пронести мимо охраны, и постоянно пересчитывал деньги. Он не знал, но мы молча вместе с ним считали его тысячи фунтов. Казалось, этот ритуал его успокаивает, но его никогда не хватало надолго.

По ночам сотня гамаков колыхалась, пока корабль качался на волнах. Некоторые спали спокойно, другие бормотали во сне. По нескольку раз за ночь кто-то звал на помощь, видимо застигнутый кошмаром. Странно, что многие кричали «мама», но никто не звал отца. Днем, который отличался от ночи главным образом тем, что охранники выгоняли нас из трюма, тупое безразличие сменило тошноту и страх перед подводными лодками. Нечего было делать, планировать, если только уклоняться от уборки. Ходили обычные слухи, что нам дают селитру в качестве успокоительного, чтобы нас не тянуло на секс. День сливался с ночью в нашем трюме с его тусклыми электрическими лампочками, которые дополнял только слабый свет из люка на верхнюю палубу.

Раз в неделю мы складывали скудные пожитки в гамаки, чтобы отскоблить и надраить тиковую палубу.

Всех сначала сгоняли в угол, и этот угол чистили последним. Видеть блестящую, золотистую тиковую палубу такой чистой было для меня неизменным удовольствием. Иначе у меня появлялось чувство, будто я сижу в какой-то преисподней без начала и конца. Я помню, как мужчины плакали и молились, а порой кто-то не выдерживал и кричал. Но мы выжили.

Когда ничего не происходит, ты постепенно перестаешь бояться, и это плавание должно было когда-то подойти к концу. С каждым поворотом винта я уносился дальше от нацистов, которых и тогда боялся больше, чем британцев.

У юго-западного берега Африки я заболел дизентерией с лихорадкой и пожелтением кожи, которая лишала меня сил. Еще раньше мы выбрали старшего, и он настоял, чтобы меня вынесли из людного трюма. Находиться в корабельном лазарете, лежать на настоящей кровати было невероятным удовольствием, несмотря на болезнь. Услышав мою историю, врач-ирландец продержал меня в переполненном лазарете дольше положенного. Пожалуй, большую часть времени я проспал. Я вставал только затем, чтобы сходить в туалет - настоящий туалет на «Дюнере»! Потом меня выписали из лазарета, но добрый доктор устроил так, чтобы я много времени проводил у него в чистом помещении, заставляя меня часами дожидаться ежедневной ложки с микстурой и таблеток хинина.

От нацистов нас отделили коридором из колючей проволоки по обе его стороны. Они стояли у проволоки и ждали, пока не появится кто-нибудь, чтобы над ним поиздеваться. Как-то мне надоели их враки, и я сказал им, что по прибытии в Австралию им сделают обрезание, а офицерам вытатуируют звезду Давида на руке. Я велел им молиться, чтобы Гитлер сдох к тому времени, как они вернутся с Германию, иначе их всех отправят в концлагеря. А потом я снял штаны и пустил газы прямо им в лицо. Они стали трясти проволоку и обзывать меня грязным евреем, а я назвал их тупыми ублюдками. Между прочим, Гитлер на самом деле сдох к тому времени, когда они вернулись в Германию после 1945 года, но ни они, ни я не могли представить этого в сороковом году.

«Дюнера» сделала новую остановку в Такоради, тоже на западном берегу Африки, чтобы дозаправиться и идти в Кейптаун. Там в иллюминатор в лазарете я увидел Столовую гору и город. Дух приключений во мне до сих пор никуда не делся. И вот я, мальчик из скучного, далекого от моря Гарделегена, нахожусь в Африке, по крайней мере в нескольких сотнях метрах, на корабле, который вот-вот обойдет мыс Доброй Надежды и направится по Индийскому океану в Австралию. Я увидел мир, пусть даже в иллюминатор тюремного транспорта!

С моими зачаточными познаниями в навигации я предсказал, что мы высадимся на западный берег Австралии в течение следующих суток, и ошибся на триста с лишним километров. Мы остановились в порту Перт-Фримантл. Там на борт поднялись австралийские офицеры и пришли в ужас от увиденного и услышанного. Их доклады об условиях на «Дюнере» заставили австралийский и британский парламенты сделать запрос, в рамках которого было задокументировано все, что я здесь рассказал, и больше того, целые книги были написаны о «Дюнере».

«Дюнера» сделала остановку в Мельбурне, чтобы высадить нацистов. Им предстояло вести беззаботную жизнь военнопленных, избежав катастрофы поражения, которая постигла их воевавших собратьев. Единственное, из-за чего им пришлось поволноваться, - это мое предупреждение, что им сделают обрезание и татуировки в виде звезды Давида и слишком рано вернут на родину к нацистам.

Интернированные высадились с «Дюнеры» в Сиднее. У трапа, провожая нас, стоял Джонни, самый жуткий садист из охранников. Еще по время плавания Джонни, длиннолицый, чуть косоглазый, в звании главного сержанта, с эмблемой контрразведки на форме, шнырял повсюду, вороша своей палкой жалкие кучки оставшихся у нас пожитков и еле слышно, сипло бормоча. Раз в несколько дней он хватал кого-нибудь из интернированных и сажал его в «дыру» - одиночную камеру в гауптвахте, предназначенной для дезертиров и мятежников. Джонни был натуральным садистом. И теперь он стоял наверху у трапа. У него был грустный вид, потому что - я был в этом уверен - он потерял власть над беззащитными пленниками. Проходя мимо, я сказал ему: «Надеюсь, ты утонешь по дороге в Англию».

Я чуть не лишился чувств, когда мы вышли на солнце после долгих недель в темном корабельном трюме. Наши австралийские охранники потеряли дар речи, узнав, что мы евреи, беженцы из нацистской Германии. Нас рассадили по нескольким допотопным железнодорожным вагонам, и поезд направился в австралийскую глухомань. Он километр за километром, час за часом, громыхал по кривым рельсам, и мы становились все чумазее от сажи и песка, взметаемого поездом. Когда он змеей вполз в австралийский буш, вдоль железной дороги запрыгали кенгуру. Мы ехали в никому не известный городок Хей. Охранники стали клевать носом, и один из них выпустил винтовку из рук. Я поднял ее и заметил, что она не заряжена.

Хей - это точка на карте у реки Хей, которая к нашему прибытию совсем высохла. Оттуда нас на грузовиках повезли в лагерь. Первое, что бросилось мне в глаза, - это что вокруг практически не было колючей проволоки. Командир объяснил нам: «Мы не будем вас очень сильно сторожить, потому что ближайший источник воды отсюда в ста тридцати с лишним километрах. Баки с водой находятся под охраной, и вам будет выдаваться только одна фляжка воды за раз. Если хотите бежать и умереть от жажды, милости просим».

Каждый вечер на закате ветер поднимал пыль, такую тонкую, что она пролезала во все поры и отверстия тела, в выданные нам туалетные принадлежности, во все. Днем стояла жара, а ночью было прохладно, и невероятно ярко светили звезды. Я восхищался, глядя на Южный Крест.

Кормили нас хорошо, и вскоре мы уже привыкали к новым порядкам, а «Дюнера» с ее опасностями блекла в воспоминаниях. И разумеется, теперь нам не угрожали нацисты. Как будто мы зависли во времени. Стояла середина августа 1940 года.

На пятый день в Хее я попросился поговорить с комендантом. Он напоминал мне здоровенного майора из Мейдстона. Но он выслушал меня. Я объяснил, как глупо поступили британцы (он называл их «лимонниками»), когда отправили меня в Хей, ведь я сам хотел воевать с немцами. Я сказал ему, что с радостью вступлю в австралийскую армию. Когда я закончил, комендант сказал:

Сынок, я не могу ни зачислить тебя в армию, ни выпустить отсюда, но с этого дня ты мой денщик.

Что это значит? - спросил я.

Приходи сюда завтра утром в семь часов, и узнаешь, - сказал он.

На следующее утро он сказал:

Так мы поехали охотиться на кенгуру и убили нескольких змей и птиц из его ружья. И вернулись к одиннадцати, прежде чем успели умереть от жары.

Я пробыл в Хее всего десять дней, когда по громкоговорителю вдруг объявили, что я должен явиться в лагерную контору, где мне велели немедленно собирать вещи. Меня отправляют обратно в Англию и по прибытии отпускают на свободу. Я спросил:

Почему не прямо сейчас?

Такой приказ, - ответили мне.

Известие меня ошеломило. Я так и не узнал, почему британские власти решили освободить меня и еще пятерых среди тысяч человек из нашего числа. Теперь мне предстояло вернуться в Англию, тогда как большинство моих товарищей по заключению должны были остаться в австралийском лагере. Я был рад вновь оказаться на свободе, но при этом хорошо понимал, что нам снова придется плыть по морю, кишащему немецкими подлодками.

Мне сказали, что я немедленно отправляюсь в Мельбурн. Выдали новую рабочую форму австралийского солдата и черные ботинки из кенгуровой кожи, которые я обожал. Поезд, на котором мы ехали, был получше тех, что доставили нас в Хей, но все-таки дорога заняла двадцать три часа. Хотя нас охраняли, австралийские солдаты, видимо, считали нас каким-то важными персонами.

К моей досаде, в Мельбурне нас отвезли в городскую тюрьму, потому что нас следовало держать в «безопасности». Так как нас поместили в крыло с закоренелыми преступниками, я подал жалобу. Наши тюремщики очень повеселились, когда нас потом перевели в крыло для проституток, где нам пообещали неплохое развлечение. Так это и оказалось, будьте уверены. Девушки с улиц обожали общество мужчин и устроили нам стриптиз-шоу. Для меня не осталось ничего тайного! Они были остроумные, талантливые, раскованные и бесстыдные. Мои познания в женской анатомии выросли безмерно. Дамы бесплатно предложили нам сквозь решетку то, что продавали на улицах за деньги, за что и загремели в казенный дом. Если бы не внушенная родителями боязнь сифилиса, это могло бы стать поворотным моментом моей юности. Увы, удовольствие от их компании продолжалось всего два дня.

С самого отъезда из Англии я не имел возможности написать ни единого письма. Тюремщик пообещал принести мне бумагу, ручку и конверт, но, прежде чем он успел выполнить обещание, нас, шестерых «возвращенцев», вдруг посадили на грузовик и - как ни поразительно - снова отвезли на «Дюнеру».

Какой шок!

Там были Джонни и все остальные охранники. Хотя мы уже не были заключенными, мы знали, что получим свободу только по прибытии в Англию. Мы все еще находились под властью командира корабля, но, к счастью, не того же мучителя, который командовал по дороге из Англии. Нам разрешили свободно передвигаться по кораблю, но мы должны были все убирать и чистить: горшки, кастрюли, тарелки, палубы, столы и лавки. Как на любой военной службе, даже если что-то уже чистое, ты чистишь это снова, потому что безделье считается вредным для боевого духа и солдатского характера. Я стал превосходным уборщиком с шестичасовым рабочим днем, даже если вторая и третья чистка уже не могли ничего улучшить.

Каждый день я спрашивал себя, зачем у нас спасательные шлюпки и учения по оставлению корабля. Не чересчур ли это? «Дюнера» обошла Австралию и направилась в Индийский океан. Потом однажды раздался сигнал тревоги. Это было не учение. С грохотом выстрелила четырехдюймовая кормовая пушка «Дюнеры». Я случайно увидел Джонни около шлюпки и заметил, что ему страшно. Он посмотрел на меня, и я показал ему нос. Он не сумел даже скорчить гримасу в ответ. После этого он больше ко мне даже не приближался.

Рядом в воде взорвалось несколько снарядов. Потом мне сказали, что «Дюнера» отвлекала немецких и итальянских рейдеров - переоборудованные океанские лайнеры, быстроходные и вооруженные, которые нападали на торговые суда. Вскоре появился британский крейсер. Я так и не узнал, кто стрелял.

После этого мы почему-то повернули в Бомбей. Там нашу маленькую группу интернированных, которых должны были освободить в Англии, высадили на пирс и сдали на руки индийскому полицейскому инспектору. Вскоре появился приветственный комитет из бомбейской Ассоциации помощи евреям во главе с толстым евреем из Южной Германии с шортах цвета хаки и пробковом шлеме. Он говорил по-английски с сильным акцентом, но сказал нам, что является гражданином Британии. Услышав нашу историю, он поручился за нас перед полицейским инспектором.

С нас сняли отпечатки пальцев и выдали нам удостоверяющие документы. В полиции нас предупредили, что нам нельзя иметь оружие, фотоаппараты, бинокли и радиопередатчики (очень смешно, подумал я, да у меня нет даже второй пары трусов), и потом наш покровитель отвез нас в Хабиб-Чемберс, дом, которым владела ассоциация в туземном квартале Бомбея. Он попрощался и передал нас матроне, которая была там хозяйкой.

На следующий день я вышел на улицу. Я не прошел и десяти шагов, как наткнулся на господина и госпожу Хельмс, немецких евреев из городка неподалеку от Гарделегена. Там они безуспешно пытались зачать ребенка, пока им не помогла моя мама. Их дочка, которая теперь лежала в коляске на Бикулла-Роуд, родилась в комнате нашего дома, переделанной под родильную. Мне всегда было неловко в их присутствии - в них чувствовалось что-то приторно фальшивое, - но вот они стояли передо мной, и я воскликнул: «Как, господин Хельмс, госпожа Хельмс, что вы здесь делаете?» У них были некоторые средства, и они сбежали в Бомбей из нацистской Германии.

Я занял (и потом вернул) у них денег, чтобы мне хватило послать телеграмму родителям, которые тогда находились в США и ничего не слышали обо мне с июня, когда меня отправили из Англии. Они думали, что я погиб. Уже наступил сентябрь, и я находился в Индии. Уже когда мой отец умер, я нашел у него на столе мою отправленную из Бомбея телеграмму. Там говорилось: «Освободили в Бомбее, пришлите деньги в Кука». Я, разумеется, решил, что они поймут, что я имею в виду агентство доставки и путешествий Кука.

Ассоциация помощи обеспечила меня питанием и жильем. Жара была невыносима, и в первую ночь я вышел на крыльцо. Скоро я заметил больших птиц, которые кружили вокруг и пикировали на меня. Каждый раз, когда я шевелился, они отлетали. Я вернулся в душную спальню. На следующий день я узнал, что эти птицы - падальщики, которые обычно кружили вокруг находящейся недалеко Башни молчания, где хоронили покойных парсов. Там они дочиста обклевывали мясо с костей, и потом кости сжигали. Ночью неподвижный мальчик на крыльце был для стервятников возможной едой.

В комнате я услышал шум, как будто вдалеке маршировали солдаты. Я включил свет, и армия громадных тараканов стала поспешно карабкаться по каменному столу и забираться в первую попавшуюся темную щель. Меня научили вытряхивать ботинки, перед тем как их обувать, чтобы удостовериться, что там нет скорпионов. Высокие ботинки были предпочтительнее, на случай если бы ты наступил на кобру. Меня это миновало.

Родители, радуясь, что я жив, и в полном недоумении оттого, что я очутился в Бомбее, как-то наскребли и прислали мне пятьдесят долларов - они зарабатывали двадцать долларов в месяц на двоих. Но в 1940 году в Бомбее этого было достаточно, чтобы купить белье, пошить хлопковый костюм цвета хаки, купить сигареты и, самое главное, шлем от солнца - топи, который этикет предписывал каждому белому мужчине. Я по-прежнему носил свои любимые австралийские ботинки из кенгуровой кожи.

В Бомбее было несколько семей еврейских беженцев. В одной из этих семей росла дочь, и то ли она, то ли ее родители привязались ко мне. Во всяком случае меня приглашали к ним в гости чаще, чем я мог это вынести. Подростки очень сильно чувствуют приязнь и неприязнь, и эта девушка была не для меня. В конце концов она вышла замуж за другого человека из Хабиб-Чемберс.

Между тем я переписывался с родителями. Через друзей они свели меня с американскими квакерами, приехавшими в Индию с миссией милосердия. Они, в свою очередь, познакомили меня с парой из Швейцарии. Они приняли меня очень приветливо. Он был банкир, а его жена - прелестная молодая еврейка, спасшаяся из нацистской Германии. Я провел много приятных часов в их квартире и на пляже, где обезьяны бросали нам кокосы с пальм.

Скоро я познакомился с парсами, индусами и членами Индийского национального конгресса Неру. Я немного выучил урду, достаточно, чтобы разговаривать с дхоби (прачками-мужчинами) и гхари (таксистами) и чтобы спросить «Кидна баджа хай?» («Который час?») и кое-что еще. К моему удивлению, эти услужливые люди относились ко мне с почтительным уважением, с которым относились к своим господам из Британской империи.

В туземных кварталах тебе, считай, везло, если ты не наступал в ярко-красные плевки с соком бетеля, который люди плевали прямо в открытые окна на грязные тротуары. Бездомные сотнями спали на улице. Я видел людей, у которых сифилис или проказа съели носы. По людным улицам бродили коровы с лишними хвостами, фантастически привитыми им на бока. Никто не мешал этих священным животным поедать овощи с открытых прилавков на центральном рынке, в то время как люди голодали. Во время муссона я видел, что канализация забита крысами, которые утонули в потоках сточной воды из-за сильных дождей.

Хабиб-Чемберс находился на Бикулла-Роуд, главной городской артерии с трамваями и автобусами. Я свободно ходил по округе, ни разу не увидев насилия и не боясь за свою безопасность. Недалеко от нас был большой район красных фонарей, где у открытых окон сидели пышные индийские красавицы и открыто демонстрировали свой товар. Если бы нас не останавливали моральные принципы, то страх перед азиатским сифилисом, изнурительной и обезображивающей болезнью, которую редко лечили у местных, определенно отбил бы у нас охоту к физическому контакту. Мне достаточно было смотреть, разговаривать и видеть, с каким удовольствием женщины встречали клиентов.

Повсюду были чайные и гашишные, и их запах наполнял воздух по вечерам. В них я часто участвовал в горячих дискуссиях о колониализме на этом не похожем на другие английском языке с индийским акцентом. Еще я впервые узнал, что у людей в положении угнетенных появляется чувство, будто бы их страдания окружают их неким ореолом святости и придают им нравственное превосходство. Как и мои собеседники, я поверил, что конец колониализма положит конец бедности и другим бедам этой экзотической страны.

Также я начал понимать некоторое основополагающее различие между культурой Востока и моей. Когда я рос, меня учили доводить до совершенства применение на практике нравственных ценностей, и я старался все делать как можно лучше. Я видел в западной культуре, даже в отвратительной морали нацистов, культуру действия, в которой человек действует, чтобы жить, но живет, чтобы действовать. В культуре индуизма, или того, что я считал индуизмом, я, напротив, открыл культуру бытия. Если в этой жизни ты был хорошим кули, то в следующей, может быть, станешь владельцем такси.

В то время в Индии существовала каста банья, ростовщиков, которые ссужали деньгами беднейших из беднейших. Долги передавались по наследству, и сыновьям приходилось выплачивать проценты по займам отцов, которые те брали, чтобы оплатить традиционную свадьбу дочерям. Говорилось, что ни одному индийцу не удалось спастись от ростовщика, поменяв имя или место жительства. Эти банья приводили Ганди в ярость. Я как-то встретился с одним из них, получившим образование в Оксфорде, и спросил у него, как он со своими западными ценностями оправдывает эксплуатацию самых бедных. Он ответил: «Провидение послало бедных в этот мир, чтобы страдать от бедности, а меня Провидение выбрало, чтобы я был хорошим ростовщиком. Я не собираюсь вмешиваться в мировой порядок, наоборот, я здесь для того, чтобы ему служить». Он говорил искренне и спокойно спал по ночам.

Как и мой знакомый банья, так же и весь город Бомбей на поверхности казался западным, за исключением вывесок на магазинах и одежды жителей. Автобусы, трамваи и автомобили вытесняли повозки. Но бродячие священные коровы придавали ему уникальный колорит.

В Бомбее я познакомился с несколькими парсами. Это обособленный народ, они всегда богаты, задумчивы и преданы своему древнему вероучению зороастризма. Между мной и молодой женщиной по имени Уша установилась философская гармония, весьма необычная для немца еврейского происхождения, симпатизирующего англичанам, и женщины, происходящей от древних персов. Мы были молоды и думали одинаково. Мы верили в братство людей, ненавидели предубеждение, любили пророков, но не выносили организованную религию и питали отвращение к колониализму. Мы были единомышленниками, эмоционально, но не физически близкими. Сексуальные отношения до брака разрушили бы всю дальнейшую жизнь Уши.

Примерно в то время я получил длинное письмо от Хельмута, который рассказал мне, что школа переехала из зоны возможного вторжения в шорпширский Уэм, и все ужасно обрадовались, когда узнали, что я жив. Еще он упомянул, что моя подруга переживает, что я ей не пишу. Я так ей и не написал. Ах, как жестоки мы бываем, когда проходят юношеские увлечения! Еще я получил прелестное письмо от Бетти, которую не хотел вспоминать, хотя теперь нас разделяли океаны, и я подумал, пусть так и останется навсегда.

Я решил найти работу. Но как представителю белой расы, господину, мне был заказан путь в неквалифицированные рабочие, а достаточной квалификации для обычных занятий белого человека у меня не было. Как же быть?

В Англии я изучал «Адмиралтейский справочник по беспроводной телеграфии», официальное руководство по обучению британских военно-морских радистов. Потом я нашел экземпляр справочника в бомбейской библиотеке. Я перечитывал его, пока не выучил практически дословно. Я хотел получить работу с радиопередатчиком.

К тому времени я подружился с компанией из четырех холостяков, немецких евреев, которые делили большую квартиру и пользовались услугами дворецкого, повара и уборщицы. Когда я сказал им, что хочу найти работу, они не поверили ушам, но потом один из них познакомил меня с индийским господином, который управлял мастерской по изготовлению простых радиоприемников - хороший бизнес, потому что импортных радиоприемников уже было не достать. Он взял меня к себе на испытательный срок без оплаты, но скоро я уже руководил дюжиной индийцев, собиравших простые двухламповые приемники. Я научился играть роли, которые подкидывала мне судьба: теперь я нес бремя белого человека в Бомбее и получал за это приличные деньги. Я знал, что это воплощение тоже будет временным. Что же потом, думал я.

Мне было семнадцать лет, за мной не присматривали ни родители, ни кто-то другой, у меня были взрослые друзья, работа и жилье в интересном городе, далеком от нацистов и британских тюремщиков. Я мог приходить, уходить и поступать, как мне вздумается. Эта восхитительная свобода и способность позаботиться о самом себе компенсировали неуверенность в будущем и потерянную связь с семьей. Но все-таки мне не хватало постоянной подружки и друзей-ровесников.

Однажды я поехал в американское консульство. Войдя в здание, я заметил, какая там приятная прохлада. И знак: «Кондиционеры Кэрриер». Мне еще никогда не доводилось бывать в кондиционированном здании. Среди бомбейской жары я впервые попробовал Америку, и она была чудесная и прохладная на вкус. «Вот это по мне», - подумал я.

Вице-консул Уоллес Ларю был высокий и худой человек с короткой стрижкой. На нем безупречно сидел коричневый костюм, каких я еще не видел - потом я узнал, что такие носят на Палм-Бич. Он спросил, что мне нужно, и я сказал: «Я хочу поехать в Америку». Он попросил мои документы. У меня было только удостоверение личности, выданное комиссаром полиции в Бомбее, но мистеру Ларю требовалось свидетельство о рождении, чтобы он мог занести меня в квоту из Германии. Потом он спросил, почему я хочу в Америку, и я сказал, что мои родители в Балтиморе.

Ты знаешь кого-нибудь в Балтиморе? - спросил он.

Я знал только мистера Лэнсбери, который выступил поручителем для моих родителей, чтобы они получили визу. Мистер Ларю подскочил.

Ты сказал - Лэнсбери? Ты что, разыгрываешь меня?

Мы с тобой свяжемся.

Как я узнал в течение недели, мистер Ларю удостоверился, что я обращался за визой в Берлине еще в 1937 году, и получил подтверждение моей истории. Он сказал, что может дать мне визу. Но у меня не было паспорта. «Без проблем», - сказал он. Он выдаст мне удостоверение. Но я должен показать ему билет до Соединенных Штатов, прежде чем он сможет выдать визу.

Кто бы мог поверить в такой оборот! Я еду в Америку! Мой брат по-прежнему находился в интернате в осажденной Англии, а из-за подводной войны пассажирские суда перестали ходить оттуда и из нацистской Европы через Атлантический океан. Моим товарищам по заключению в Бомбее, в то время имевшим официальный статус граждан государства, находящегося в состоянии войны с британскими властями Индии, ехать было некуда. Сотни остальных интернированных, с которыми я плыл в Австралию, до сих пор сидели в буше. Почему же случилось так, что мне одному досталась американская виза?

По пути из Бомбея в Америку нужно было идти через Цейлон и Индонезию в японскую Иокогаму, а оттуда к западному побережью Соединенных Штатов. Обойти почти весь земной шар и прибыть в Нью-Йорк - это вполне соответствовало моей склонности к приключениям, но я боялся, что Япония скоро вступит в войну с США. Возможность очутиться в японской военной тюрьме меня не привлекала.

Другой путь лежал через Южную Африку в Южную Америку и Карибы. Суда компании «Америкэн президент лайн» ходили по этому маршруту, но предлагались только дорогие билеты первого класса. Их «Президент Вильсон» должен был отплыть из Бомбея 21 марта 1941 года и предположительно прибыть в Нью-Йорк 26 апреля. Билет первого класса стоил 660 долларов, в то время для меня это была огромная сумма.

Родители сумели собрать часть суммы. Я успел сэкономить несколько сотен долларов со своей зарплаты и последние двадцать долларов занял у тех самых холостяков, готовых прийти на помощь. На последние рупии я купил третью рубашку и несколько недорогих сувениров. Друзья устроили для меня прощальный банкет. В утро отъезда я взял такси и поднялся на борт «Президента Вильсона» с черным металлическим ящиком вместо чемодана. На мне был серый льняной костюм, постиранный и выглаженный, и пробковый шлем цвета хаки. Теперь я был пассажиром первого класса. Каюту со мной делил турок, который ни разу со мной не заговорил. Еще на лайнере плыло несколько симпатичных девушек-американок, которые уезжали подальше от военной угрозы в Азии и на Ближнем Востоке.

Поскольку США еще сохраняли нейтралитет, буквы «USA» ярко светились на борту корабля, чтобы уберечь его от атак немецких подводных лодок. Этот рейс был настолько безопасным, насколько было возможно в 1941 году.

Через несколько дней после того, как мы вышли в море, я поразил корабельного радиста своими познаниями в беспроводной связи. Он договорился со мной, что мы будем держать это в строжайшем секрете, и несколько часов каждый день я сидел за радиоприемником в его рубке, а он дремал тут же, чтобы на всякий случай быть поблизости. Он прилично мне платил, но я умудрялся тратить деньги на виски, сигареты, новую одежду и еще кое-какие вещи в портах захода. Я много играл в бридж с британским баронетом и его женой. Это было чрезвычайно приятное путешествие длиной в пять недель, и как же оно отличалось от моего предыдущего плавания!

К концу пути у меня было достаточно денег, чтобы отдать долги, и еще осталось три доллара, чтобы не пропасть в США. С нами плыли несколько миссионеров, и они не одобряли мой образ жизни. Однако я прекрасно поладил со всеми остальными, кто не старался меня перевоспитать. Я помню, что вкусно ел и премило проводил время с Салли Симмс в укромных уголках на шлюпочной палубе. Ей очень ловко удавалось делить внимание между мной и симпатичным молодым стюардом. Я стал лучше разбираться в радио, как тогда называли электронику, и морских законах. Колючая проволока, «Дюнера» и бомбейская суматоха быстро уходили в прошлое. В салоне лайнера крутили американское кино, и я по нескольку раз посмотрел некоторые фильмы. Салли, которая говорила с милым техасским акцентом, заставила меня тренировать голливудский выговор и позднее заверила меня, что я говорю, как настоящий янки.

После заходов в Кейптаун, Тринидад и Гавану Нью-Йорк уже был не за горами, и я подумал, что приближаюсь к цели, которую поставил перед собой, когда добровольно согласился на депортацию из Англии. Казалось невероятным, что с того утра, когда я, интернированный, покинул Банс-Корт, прошло меньше года.

Почему мне так повезло, в то время как другие на «Андорра стар» утонули всего за пару дней до отплытия «Дюнеры»? Почему я оказался одним из шести человек среди трех тысяч, которых отпустили на свободу в Австралии? И почему в Бомбее я единственный получил американскую визу и раздобыл билет? Мой брат Хельмут и тысячи человек застряли в Англии и других странах. Не странно ли, что я, уехав из Англии при таких обстоятельствах, не предвещавших ничего хорошего, теперь еду в США? Мне казалось, что по сравнению с прошлым будущее может быть только бледным.

Тогда мне казалось, что я потеряю свободу, если снова вернусь в нормальную семейную жизнь. Этого мне не хотелось. Перед восходом в последнее утро на лайнере я точно понял одно: я больше не буду школьником на попечении родителей. Я не собираюсь отказываться от независимости. Когда я попаду в Америку, я буду жить самостоятельно!

Атрибут нацизма - лагерь * * *Не нацисты изобрели концентрационные лагеря, но они довели их до чудовищного совершенства.Места массового заключения потребовались сразу после прихода Гитлера к власти в 1933 г. для изоляции политических противников. Нацистов тревожило, что

Глава 7 Лагерь для интернированных Меня занимал вопрос, не из-за того ли англичане интернировали меня, что в моем немецком паспорте на фотографии стояла печать в виде свастики и не было большой красной буквы J, что значит «еврей», как в паспортах немецких евреев, выданных

§ 2. «Вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть… большой важности вопрос политический» Другой формой решения проблемы наличия в Польше значительного числа беженцев, интернированных в лагерях, и сопутствующих этому

Приложение 14 Письмо Д. В. Философова в Восточный отдел МИД Польши о положении интернированных добровольцев антисоветских формирований в польских лагерях Перевод с польского Д. В. ФИЛОСОФОВ14 сентября 1921 года№ 4676, г. ВаршаваОтель «Брюль», № 35Тел. 110-96В Восточный отдел

Приложение 17 Письмо бывшего интернированного А. Матвеева из Гранвилля Б. В. Савинкову в Париж об условиях работы интернированных в Польше Дорогой Борис Викторович!Простите, что долго Вам не отвечал на Ваше письмо, к сожалению, я могу писать только по воскресным дням, т. к.

Лагерь на реке Керулен 15 июля на станции Боин Тумень разгрузились. И сразу - 50-километровый марш по жаре в район сосредоточения на реке Керулен. Переход показался нам очень тяжелым.В дивизионе у меня 250 человек, 130 лошадей и десять машин. Все имущество: снаряды, связь, кухни,

Глава 4. ЛАГЕРЬ В ЛЕВАШОВО По прибытии в Левашово жизнь круто изменилась. Была введена строгая дисциплина, и мы почувствовали, что идет не игра в солдатики, но что нам предстоит честь встать в ряды защитников дорогой отчизны. Все подтянулись.Под лагерь отвели место, почти

Глава X. Наступление на укрепленный лагерь Некоторое время господствовало течение – отзываться с большим пренебрежением об окопах и их значении. Это пренебрежение питалось неудачным исходом целого ряда сражений, в которых оборона опиралась на укрепления: кордонные

Личное. Посылка в лагерь Почте запретили принимать посылки. Исключение делалось для тех, кто отправлял на фронт теплые вещи и продукты. Это решение стало гибельным для многих людей, которым родственники больше не могли помочь. Среди них был мой двоюродный дядя, Николай

ЛАГЕРЬ В БОЛГАРИИ «Если все вооруженные конфликты рассматривать как бессмысленное кровопролитие, то Крымская война имеет все шансы возглавить список». Полковник Джордж Кадоган. 1856

В Лагеря для интернированных и военнопленных в Австралии.

Во время Второй мировой войны Австралийские власти, создали на территории страны сеть лагерей. В эти лагеря, на период ведения боевых действий перемещали контингент, из считавшихся неблагонадежными, жителей самой Австралии, а также неблагонадежный контингент из Британской метрополии и колоний. Впоследствии в таких лагерях размещали военнопленных, а также неблагонадежный контингент из стран, где велись военные действия при участии австралийской и британской армиями.

Хотя этот метод работы с частью населения был для Австралии не в новинку, такие лагеря устраивались на территории страны и в Первую мировую войну. Правда, в Первую мировую контингент таких лагерей был ограничен; лагеря использовались, как правило, для выявления и разработки части неблагонадежных жителей. Во время Второй мировой войны, в такие лагеря стали сажать всех неблагонадежных жителей Австралии, по происхождению из стран противников Британии. Особенно это касалось японцев, тех принудительно отправили в такие лагеря. Также это относилось к итальянцам, немцам. В лагеря также попали этнические финны, венгры, бывшие жители Российской империи (всего более 30 стран), а также лица, являющиеся членами различных правых партий нацистского толка.

карта лагерей на территории Австралии.

Всего за период Второй мировой войны, через лагеря прошло более 7-ми тысяч жителей, из них около 1,5-ра тысяч граждан Британии. Во время войны в лагерях также оказалось более 8-ми тысяч человек, отправленных туда уже после начала боевых действий, военнопленных и граждан государств, где велись боевые действия.
Стоит отметить, что условия жизни и быта граждан Австралии и Британских колоний мало отличались от жизни и быта военнопленных. И те и другие получали одинаковое довольствие и жили в одинаковых условиях. Очень часто их размещали вместе. Отличие было в том, что военнопленные не получали денежное жалование за работу.

ансамбль итальянских военнопленных в лагере Хэй, Новый Ю. Уэльс.

класс немецких детей в лагере № 3 Татура, штат Виктория.

Лагеря располагались на различных перепрофилированных объектах, таких как бывшие тюрьмы или старые солдатские лагеря и находились под управлением военного ведомства. Интернированные и военнопленные привлекались для различных работ, разрешался также выход из лагеря. Например, итальянским военнопленным разрешили выход еще до окончания боевых действий.

парк, созданный руками заключенных, в лагере № 1 Харви, Западная Австралия.

интернированные японцы и жители острова Ява во время сбора томатов. Лагерь Голсуорси, Новый Ю. Уэльс.

Лагеря просуществовали до самого конца войны. Последний лагерь был закрыт в январе 1947 года. После этого гражданам европейского происхождения было разрешено остаться для проживания в Австралии. Кроме военнопленных граждан Японии, также часть японцев австралийского происхождения. Они были отправлены в Японию.

Общий вид жилой зоны в лагере Лавдэй, Ю. Австралия. Этот лагерь был одним из самых крупных, за время войны через него прошло около 5000 человек различных национальностей. В лагере было развито выращивание различных с/х культур, табака, производство различных товаров. Интернированные занимались вырубкой леса. Заключенные занимались многими активными видами отдыха, в лагере был также свой гольф-клуб.